Хозяин берега - Страница 51

Мазут поднялся, включил стоявший на электроплитке чайник, достал из шкафчика заварку. Подумав, он снова полез в шкафчик — вынул три граненых стакана, и сразу же появилась бутылка.

Я молча смотрел, как мутноватая, здешнего производства "Русская горькая", булькая, освобождает емкость. Видел бы сейчас меня Генеральный! Водный прокурор участка. С граненым стаканом. В "козлятнике". С браконьерами.

Мы выпили.

— Вам известно — кому Баларгимов платил деньги? — спросил я.

— Нет. — Касумов не поднял глаз. Старик тоже смотрел куда-то в сторону.

— Давал, но кому конкретно… — Мазут пожал плечами.

Я понял, что заговор молчания — омерта — перестает действовать только против тех, кто уже не опасен: убит или арестован.

— Вы доставили записку из тюрьмы от Умара Кулиева, — сказал я. — Я не спрашиваю, кто вам в этом помог… Пухов знал о ней?

— Только о первой…

— Другую Мазут должен был привезти в ту ночь, когда Пухова убили… Керим пошевелил маленькими, в коротеньких брючках, ножками.

— Должен был, да застрял! Человек, через которого шла бумага, в чем-то проштрафился, попал в изолятор. Мне пришлось сутки ждать…

Я все понял.

— Вы можете мне ее показать? Она у вас? Я обещаю, что без вашего согласия ни она, ни вы, ни те, кто вас послал, — никто не будет фигурировать в этом деле.

— Это можно. — Касумов поднялся. — Можете ее взять себе. Тем более что за доставку заплачено.

— Кем?

— Женой Умара.

Мазут подошел к окну — на полочке, рядом с подоконником, сушилось несколько сигарет, знакомые коробки с изображением Циолковского Евтушенко.

— Откуда эти спички? — спросил я.

— Садыку привезли несколько ящиков. Он раздавал всем.

Мазут выбрал одну из сигарет, подал мне. На ощупь сигарета была совершенно обычной, я раскрошил табак. Внутри лежала маленькая, свернутая трубочкой бумажка.

Я поднес ее к свету. Написанная острозаточенным, как игла, графитом записка была короткой:

"Отец он меня у говорил взять все на себя перед приговором в автозаке он обещал, что все сделал, что расстрел дадут только чтобы попугать если вы не поможете, я буду третья его жертва".

Громкий крик донесся неожиданно со стороны метеостанции. Еще через минуту дверь "козлятника" была отброшена сильным ударом ноги. Огромный лысый казах, которого я уже видел раньше, впихнул внутрь маленькое, выпачканное кровавой краской верещавшее существо, в котором я узнал крохотного карлика Бокассу.

Казах прокричал Касумову несколько слов на своем языке, бросил на стол нож с наборной ручкой, похожий на финку, мотнул головой на забор.

На берегу уже были сумерки. Вместе с Касумовым я бросился к машине, там причитали женщины. В тусклом свете фары, установленной на метеостанции, я увидел лежавшего на заднем сиденье капитана Мишу Русакова, на нем была моя синяя, с белыми полосами, ветровка из Кельна, по ней ползли, ширились страшные, не меньше чем сама смерть, коричнево-бурые пятна.

Миша был жив, он попытался улыбнуться, но было видно, что это ему дается с трудом. В ногах у него, рядом с сиденьем, валялись брошенные убийцей спички со знакомым портретом — Бокасса, видимо, предлагал Русакову прикурить.

Вдвоем с Касумовым мы быстро сняли с Миши одежду, я достал аптечку, как мог, затампонировал рану под лопаткой, сел за руль.

— Бокассу возьмите! — крикнул кто-то.

Я только махнул рукой.

Касумов устроился на заднем сиденье, рядом с Мишей, аккуратно привалил его к себе.

Нападение на Русакова было, очевидно, повторением того, что произошло с Пуховым. В том же месте. Пользуясь неожиданностью. Сзади.

"Только против Пухова в ход пущен был пистолет, а не финка!"

Исполнителем обоих преступлений оказался психически неполноценный человек, послушное орудие в руках, которые его направили.

Мы отъехали не мешкая.

Время от времени Миша тихо стонал, особенно когда я, стараясь ехать быстрее, попадая на выбоины.

"Что я знаю о Мише? Женат? Есть ли у него родители?" Из больницы надо было срочно звонить дежурному.

— Как он? — спрашивал я Касумова, не услышав очередного стона.

— Порядок, — отвечал Мазут.

Казалось — дороге не будет конца, я уже подумал, что еду словно по закрученной поверхности ленты Мебиуса, когда впереди неожиданно блеснули тусклые огни. Восточнокаспийск был уже рядом.

— Где лучше проехать? — не оборачиваясь, спросил я, лишь только мы въехали в город.

— Все время прямо, я скажу, где свернуть…

По территории больницы мы с Мазутом несли Русакова на руках, благо приемный покой оказался в нескольких десятках метров.

Пока шла операция, я прошел к телефону в кабинет главврача, поднял на ноги дежурного и Буракова и дал указание выехать на место и арестовать Бокассу. Потом мы еще долго вместе с Мазутом сидели в коридоре, пока не приехала маленькая светловолосая женщина с девочкой-школьницей — мать и сестра Миши Русакова.

Так мы сидели, когда из операционной появился грустный хирург — в колпаке, домашних тапках и непривычном, зеленого цвета, халате.

Хирург подошел к нам и вместо слов, которые висели в воздухе: "Мы сделали все, что могли, но тщетно… Мужайтесь!" — сказал:

— Он будет жить. Все в порядке. Ничего опасного…

Я прослезился и — страшно сказать! — тут же забыл о Мише, потому что голова моя была крепко забита тем, что я узнал и что временно просто отошло в сторону, пока я занимался раненым.

Из кабинета главврача я снова дозвонился до водной милиции — к счастью, Хиджинур был на месте.